— Ну, двинулись, — сказал Розелло, повесив трубку.
Вдова Рошо в тревоге прижимала руки к сердцу, сгорая от нетерпения услышать рассказ Лаураны. Ее поразило известие о поездке мужа в Рим. Глядя на кузена, она сказала:
— Наверно, это произошло, когда он за две-три недели до гибели объявил, что едет в Палермо. — Но об остальном она и понятия не имела. Да, пожалуй, в последние месяцы муж был чем-то озабочен, он стал неразговорчив и часто жаловался на головные боли.
— Его отец, профессор Рошо, тоже сказал мне, что в последнее время сын как-то изменился.
— Вы видели моего свекра?
— Этого ужасного старика, — добавил Розелло.
— Да, я навестил его... У него есть свои странности, но рассуждает он вполне здраво и, я бы сказал, беспощадно...
— Он безбожник! — воскликнула синьора. — А разве человек без всякой веры может быть иным?
— Я хотел сказать, что он беспощаден в своих суждениях, что же до веры, то, думаю, она у него есть.
— Нету, нету, — возразил Розелло. — Он атеист, и притом из закоренелых, которых не переубедишь даже на смертном одре.
— Все-таки я сомневаюсь, что он атеист, — сказал Лаурана.
— Он ярый антиклерикал, — добавила синьора Рошо. — Однажды мы втроем — я, муж и дядюшка — отправились его навестить. Вы бы только послушали, что говорил мой свекор. Поверите ли, у меня начался озноб, — и она в ужасе заломила красивые обнаженные руки, словно ее и теперь била дрожь.
— Что же он сказал?
— Такое, такое, что я не могу повторить, в жизни не слышала ничего подобного... А бедный дядюшка только сжимал в руке свое маленькое серебряное распятие и терпеливо говорил ему о милосердии божьем, о любви.
— Профессор Рошо, кстати, сказал мне, что каноник — милейший человек.
— И не ошибся! — воскликнула синьора.
— Дядюшка просто святой, — добавил Розелло.
— Нет, этого нельзя и не следует говорить. Святых, — пояснила синьора, — создаем не мы... Но дядюшка каноник наделен такой сердечной щедростью и великодушием, что его можно смело назвать почти святым.
— Ваш муж, — сказал Лаурана, — внешне очень походил на отца. Да и мыслил он примерно так же.
— Как этот безбожный старец?! Помилуйте... Муж с большим уважением относился к дядюшке и вообще к церкви. Каждое воскресенье он провожал меня на мессу. Соблюдал пост. Ни разу он не усомнился в догматах религии, не позволил себе никаких насмешек. Неужели вы думаете, что я, хоть и любила его, согласилась бы связать с ним жизнь, если бы только заподозрила, что он мыслит, как его отец?
— По правде говоря, — заметил Розелло, — его трудно было понять. Даже ты, его жена, очевидно, не могла бы сказать с уверенностью, что он думал о политике, о религии.
— Он уважал семью, церковь, — уклонилась от прямого ответа синьора.
— Так-то так... Но теперь ты сама убедилась, что он был человеком замкнутым и своими сокровенными мыслями и планами не делился даже с тобой.
— Увы, это правда, — вздохнула синьора. — А своему отцу, хотя бы своему отцу, он ничего не сказал? — обратилась она к Лауране.
— Ровным счетом ничего.
— А депутату он сказал, что речь идет о личном и очень деликатном деле?
— Да.
— И пообещал принести документы?
— Целое досье.
— Знаешь, — сказал Розелло кузине, — нельзя ли нам порыться в его письменном столе, посмотреть его бумаги?
— Я бы хотела, чтобы все осталось в неприкосновенности, как было при жизни мужа. У меня самой не хватило бы духу рыться в его столе.
— Но это помогло бы устранить лишний повод для нелепых подозрений и беспокойства. И потом, пойми. Если кто-то нанес Рошо оскорбление, я из уважения к его памяти, из чувства любви к нему готов сам продолжить розыски и докопаться до истины.
— Ты прав, — сказала синьора и поднялась со стула.
Высокая, стройная, с красивой грудью и обнаженными плечами, она распространяла вокруг благоухание, в котором более опытный и менее пристрастный ценитель женских прелестей смог бы отличить тонкий аромат «Балансьяги» от запаха пота. У Лаураны синьора Луиза на миг вызвала неподдельное восхищение, словно перед ним была ожившая Ника Самофракийская, которая поднимается по лестнице Луврского дворца. Вдова Рошо провела их в кабинет покойного мужа, довольно мрачную комнату либо казавшуюся такой, так как свет падал лишь на письменный стол, оставляя в тени большие угрюмые шкафы, полные книг. На столе лежала раскрытая книга.
— Именно ее он читал в последний день, — сказала синьора. Заложив страницу пальцем, Розелло закрыл книгу и прочел вслух заглавие:
— «Письма к госпоже Z». Что это за вещь? — спросил он у Лаураны.
— Очень интересная книга одного поляка.
— Он на редкость много читал, — сказала синьора.
Розелло с большей, чем прежде, осторожностью положил книгу на место.
— Посмотрим сначала в ящиках стола, — сказал он. И выдвинул самый верхний. Лаурана склонился над раскрытой книгой, и его внимание привлекла фраза: «Лишь действие, затрагивающее правопорядок определенной системы, наводит на человека суровый луч закона». И словно перелистав другие страницы и пробежав глазами не отдельные фразы, а всю книгу, Лаурана вспомнил, о чем шла речь и в каком контексте. Польский писатель говорил здесь о Камю и его книге «Чужой». «Правопорядок определенной системы». А какая система была и есть у нас? Да и будет ли она когда-нибудь? Быть «чужими» как в правоте, так и в виновности, и в правоте и виновности одновременно — это роскошь, позволительная, когда есть правопорядок определенной системы. Если только не считать системой право убивать безнаказанно, как убили бедного Рошо. Но тогда человек куда больше «чужой», когда он выступает в роли палача, а не осужденного, и он более прав, если приводит в действие гильотину, а не стоит под ней.
Синьора тоже приняла участие в поисках. Она склонилась над самым нижним ящиком письменного стола, точно вписанная в конус светотени, отбрасываемой лампой. Ее грудь полуобнажилась, лицо таинственно утопало в темной копне волос. Мрачные мысли Лаураны мигом улетучились, растаяли под жарким солнцем желания.
Синьора задвинула ящик, легко, словно играючи, выпрямилась.
— Ничего не нашла, — сказала она равнодушно, точно рылась в ящике только для того, чтобы сделать приятное кузену.
— Я тоже, — сказал Розелло весьма спокойно и положил на место последнюю папку.
— Возможно, у него был свой отдельный ящик в банке, — сказал Лаурана.
— Я тоже об этом подумал, — ответил Розелло. — Завтра попытаюсь что-либо узнать.
— Нет, это исключено, он знал, что здесь никто не тронет его книги и бумаги, даже я... Он был человек аккуратный, — сказала синьора, самим тоном давая понять, что она, увы, особой аккуратностью не отличается.
— Одно несомненно, здесь кроется какая-то тайна, — сказал Розелло.
— Значит, ты думаешь, что эта история с депутатом-коммунистом и с документами как-то связана с его смертью? — спросила кузина у Розелло.
— Ни в малейшей мере. А ты что скажешь? — обратился он к Лауране.
— Кто знает...
— О боже! — воскликнула синьора. — Значит, вы думаете...
— Нет, я этого не думаю. Но полиция зашла в тупик со своими догадками о галантных похождениях аптекаря, и теперь возможны любые гипотезы.
— А письмо? Письмо с угрозами, которое получил аптекарь? Как объяснить это письмо? — спросил Розелло.
— Да, это ужасное письмо, — поддержала его синьора Рошо.
— Я склонен думать, что это уловка убийц. Аптекарь был выбран как ложная цель, для маскировки...
— И вы в этом убеждены? — с изумлением и величайшей тревогой спросила синьора.
— Нет, отнюдь не убежден.
Синьора сразу приободрилась.
«Она твердо уверена, что ее муж погиб по вине аптекаря, и любое другое предположение осквернило бы память покойного», — подумал Лаурана.
Он упрекнул себя, что внес беспокойство в ее душу своими домыслами, которые, откровенно говоря, считал не лишенными основания.
— Важный синьор, нотабль, который подкупает, крадет, посредничает в темных делах... Кто бы это мог быть, как, по-вашему?
— В городке?
— Либо в городке, либо в округе, а может, и в провинции.
— Вы задали мне нелегкую задачу, — сказал приходский священник св. Анны. — Если бы мы ограничились одним городком, то и младенцы в животе у матери смогли бы ответить на ваш вопрос... Но если говорить об округе и даже о провинции, тут немудрено сбиться с толку и совсем запутаться.
— Тогда ограничимся городком, — сказал Лаурана.
— Розелло, адвокат Розелло.
— Это немыслимо.
— Что немыслимо?
— Что именно он...
— ...Подкупает, крадет, посредничает в темных делах? Ну тогда, простите за невежливость, вы ничего дальше своего носа не видите.
— Нет, нет... Я хотел сказать, совершенно немыслимо, чтобы человек, с которым я беседовал, намекал на Розелло.
— А кто этот человек, с которым вы беседовали?
